продавец паранойи
Запись ниже закрыта. Там чужие воспоминания об одном мертвеце.
Обо мне, да. Одном из тех, которые я. Всё бы ничего, и желтая гербера, и строки, и память, и...
знаешь, что зацепило, процарапало, засыпало сверху не то солью, не то снегом?
"... любит играть в палача". Да, там есть имя, моё мертвое имя, и палач написан совсем по-другому, и значит вовсе не то, чем звучит, но. Люблю, да. Я очень люблю играть в палача, и трудно сказать, какое из слов ключевое здесь. Иногда мне кажется, я забрал сам себя у себя, без спроса. И потому сейчас совсем не знаю, что мне хочется написать, и хочется ли? Впрочем, это несущественно. Можно оглядываться на игру, можно переиграть ее начисто, но. Ты сам знаешь, Скорбных Дел Мастер, не правда ли? Не правда. Правду он растерял тогда, равно как и тысячи тысяч лиц. Что стоило тебе снова обмакнуть перо в чернильницу, улыбнуться Ей и писать по фарфору свои истории, болезненно выпрямив плечи (я сильный) и замирая скульптурой, пока Она не окликнет тебя, приглашая к ужину или танцу?
Она ведь все равно из тех, что берут своё.
Потому, запись ниже закрыта. Там чужие воспоминания об одном мертвеце с моим именем.
Обо мне, да.
- Ты дома, - Она улыбается мне и прощает. Она всегда прощает, и (глу-па-я) - кутает в шарф, когда я собираюсь уйти опять. И никогда не препятствует, зная, что я вернусь, я, Её жигало, усмешка на Её лике, смеющийся кровью, бьющий наотмашь, пишущий сказку Её лица, я, оттенок Её не-дыхания, анонимный бог, бездомный творец, не упомянутый в субтитрах. Она - мудрая женщина. Она не держит, просто ждет, когда я снова вернусь, я, усмехнувшийся ей в лицо и вместо вина выпивший бессмертие. До дна, как и дОлжно пить яд.
- Ты вернулся. - Она кладет ладонь мне на плечо (болезненно выпрямленное, я сильный) и знает, что я промолчу.
Я занят. Холодными пальцами (кончики в каплях чернил) я держу Parker, я рисую-дышу-синим вязь, тонкие линии слов, строк, снов, судеб. Ей хочется попросить, но - нет. Она не станет, мудрая дева с глазами цвета скорби и радости. Если она выучит грамоту и письмо, я буду не нужен ей боле, даже партнером по танцу.
Я ставлю точку. Она принимает.
Маска ложится снегом на светлый и строгий лик.
- Не плачь, - говорю я, и голос звучит чуть более хрипло, чем. Сталью в чернилах я улыбаю Её.
Мне не впервой, я научился улыбкам, чертя их спицами на песке.
Я приглашаю Ее на танец:
мою-и-чужую Смерть.
Обо мне, да. Одном из тех, которые я. Всё бы ничего, и желтая гербера, и строки, и память, и...
знаешь, что зацепило, процарапало, засыпало сверху не то солью, не то снегом?
"... любит играть в палача". Да, там есть имя, моё мертвое имя, и палач написан совсем по-другому, и значит вовсе не то, чем звучит, но. Люблю, да. Я очень люблю играть в палача, и трудно сказать, какое из слов ключевое здесь. Иногда мне кажется, я забрал сам себя у себя, без спроса. И потому сейчас совсем не знаю, что мне хочется написать, и хочется ли? Впрочем, это несущественно. Можно оглядываться на игру, можно переиграть ее начисто, но. Ты сам знаешь, Скорбных Дел Мастер, не правда ли? Не правда. Правду он растерял тогда, равно как и тысячи тысяч лиц. Что стоило тебе снова обмакнуть перо в чернильницу, улыбнуться Ей и писать по фарфору свои истории, болезненно выпрямив плечи (я сильный) и замирая скульптурой, пока Она не окликнет тебя, приглашая к ужину или танцу?
Она ведь все равно из тех, что берут своё.
Потому, запись ниже закрыта. Там чужие воспоминания об одном мертвеце с моим именем.
Обо мне, да.
- Ты дома, - Она улыбается мне и прощает. Она всегда прощает, и (глу-па-я) - кутает в шарф, когда я собираюсь уйти опять. И никогда не препятствует, зная, что я вернусь, я, Её жигало, усмешка на Её лике, смеющийся кровью, бьющий наотмашь, пишущий сказку Её лица, я, оттенок Её не-дыхания, анонимный бог, бездомный творец, не упомянутый в субтитрах. Она - мудрая женщина. Она не держит, просто ждет, когда я снова вернусь, я, усмехнувшийся ей в лицо и вместо вина выпивший бессмертие. До дна, как и дОлжно пить яд.
- Ты вернулся. - Она кладет ладонь мне на плечо (болезненно выпрямленное, я сильный) и знает, что я промолчу.
Я занят. Холодными пальцами (кончики в каплях чернил) я держу Parker, я рисую-дышу-синим вязь, тонкие линии слов, строк, снов, судеб. Ей хочется попросить, но - нет. Она не станет, мудрая дева с глазами цвета скорби и радости. Если она выучит грамоту и письмо, я буду не нужен ей боле, даже партнером по танцу.
Я ставлю точку. Она принимает.
Маска ложится снегом на светлый и строгий лик.
- Не плачь, - говорю я, и голос звучит чуть более хрипло, чем. Сталью в чернилах я улыбаю Её.
Мне не впервой, я научился улыбкам, чертя их спицами на песке.
Я приглашаю Ее на танец:
мою-и-чужую Смерть.
Среди тысячи тысяч Теней она вновь выбирает меня.