продавец паранойи
что же, здравствуй/прощай, выпит яд всех твоих послесловий; я смирился со смертью не в последней, а в первой строчке. мы с тобою теперь за шестнадцать минут до точки отсчета; за минуту; за треть секунды; за вечность; мы с тобою сейчас и здесь, мы с тобою теперь бесконечно конечны/вечны. нам пора стать единым и неделимым целым; я так долго думал об этом — ты ведь умер тысячи тысяч смертей назад, а я только сейчас вдруг решился обречь себя, нет, не вдруг, постепенно — за шагом шаг, и лишь после покинуть вослед за тобою земную свою юдоль. время щурится в потолок, я слежу не за взглядом — за стрелкой часов, не хочу ни единого шага вглубь, потому бесконечно шагаю вдоль.
вдоль стены, воздвигнутой в честь тебя, в знак совсем не забытых и не прощенных тебе обид, в знак бессилия победить и того же бессилия проиграть, ты ступаешь за мной, заметая мои следы
я теперь не смогу никогда вернуться назад
все, чего ты касаешься, вмиг прорастает прахом
все, чего ты касаешься, вдруг обретает голос
все, чего ты касаешься, следом меня коснется
и касания эти сквозь нервы пропущены током; есть ли способ остаться с тобой и при этом остаться собою? ты смеешься: беззвучный, бесследный, бесплотный, а потом оглушаешь безмолвно звучащим своим вопросом; я устал от богов, а ты снова играешь бога. я так громко кричу: «не трогай», что, конечно, никто из способных услышать меня не слышит. за шестнадцать минут я тебя не успею застать врасплох, не успею из хватки мертвецкой твоей свои вырвать (исчерчены шрамами) руки, за шестнадцать минут я успею лишь только себя разрушить, чтобы ты не сумел никогда на меня опереться снова. за шестнадцать минут мы останемся вне закона.
стрелка вдруг замирает, я делаю вдох и выдох, говорю положенные слова; забираю рецепт, оставляю улыбку, кивок, карандаш. карандаш темно-серый, на самом краю стола. забираю с собою исчерченный, кажется, правдами лист — ты так долго молился, чтобы я о нем позабыл, что, конечно, я просто не смог забыть; я кладу его в левый нагрудный на маленькой кнопке карман; знаешь, я ведь немного, но обманул тебя, я смирился со смертью, только не умер вовсе, пригвоздил не к кресту, не христа, а тебя и к стене вопросом,
макрокосм заперев в микрокосме,
выжив снова без правил и без преград;
я.
вот только который из тех, кто я?
вдоль стены, воздвигнутой в честь тебя, в знак совсем не забытых и не прощенных тебе обид, в знак бессилия победить и того же бессилия проиграть, ты ступаешь за мной, заметая мои следы
я теперь не смогу никогда вернуться назад
все, чего ты касаешься, вмиг прорастает прахом
все, чего ты касаешься, вдруг обретает голос
все, чего ты касаешься, следом меня коснется
и касания эти сквозь нервы пропущены током; есть ли способ остаться с тобой и при этом остаться собою? ты смеешься: беззвучный, бесследный, бесплотный, а потом оглушаешь безмолвно звучащим своим вопросом; я устал от богов, а ты снова играешь бога. я так громко кричу: «не трогай», что, конечно, никто из способных услышать меня не слышит. за шестнадцать минут я тебя не успею застать врасплох, не успею из хватки мертвецкой твоей свои вырвать (исчерчены шрамами) руки, за шестнадцать минут я успею лишь только себя разрушить, чтобы ты не сумел никогда на меня опереться снова. за шестнадцать минут мы останемся вне закона.
стрелка вдруг замирает, я делаю вдох и выдох, говорю положенные слова; забираю рецепт, оставляю улыбку, кивок, карандаш. карандаш темно-серый, на самом краю стола. забираю с собою исчерченный, кажется, правдами лист — ты так долго молился, чтобы я о нем позабыл, что, конечно, я просто не смог забыть; я кладу его в левый нагрудный на маленькой кнопке карман; знаешь, я ведь немного, но обманул тебя, я смирился со смертью, только не умер вовсе, пригвоздил не к кресту, не христа, а тебя и к стене вопросом,
макрокосм заперев в микрокосме,
выжив снова без правил и без преград;
я.
вот только который из тех, кто я?